Марина Алиева - Жанна дАрк из рода Валуа
– Что ты пытаешься рассмотреть? – спросил он, заметив, как низко нагнулся Рене над реликвией.
– Какая странная ржавчина, – сказал юноша, не разгибаясь.
– Это не ржавчина, мальчик, это святая кровь.
– И не кровь.
Даже не оглянувшись на Карла, Рене быстро протянул руку и коснулся пальцем наконечника.
– Что ты делаешь?! – подскочил герцог.
– Смотрите, Карл, – юноша поднял ладонь, демонстрируя бурый след, оставшийся на пальце. – Это не святая кровь! Святая кровь таких следов бы не оставила!.. Я достаточно долго учился алхимии, чтобы разбираться – это либо ржавчина, либо нанесённая позже медная киноварь!..
– Да как ты посмел!!! Это подлинное копьё!.. Мальчишка!
– Я и не пытаюсь оспорить подлинность.
Молодой человек выпрямился, обтёр испачканную руку другой и чему-то радостно улыбнулся.
– Не так давно мне сказали, что Иисус на кресте не умер, а заснул. Он просто выпустил душу, потому что умел это делать сам, без помощи тех посвящённых, присутствия которых требовал тайный обряд, или ему хватило только присутствия двух самых близких ему женщин. Но копьё убить тело, в котором уже не томилась душа, не могло! Я был достаточно внимателен, когда изучал устройство человеческих органов, и знаю – сердце без души не бьётся, а кровь в жилах замирает…
– Ты богохульник, Рене, – сурово сказал герцог. – И становишься опасен в должности магистра…
– Я больше никому не собираюсь об этом говорить, Карл, только Вам. Но должен же кто-то, когда-то задуматься собственным умом, не принимая на веру то, что ему втолковали другие!
– То, что Иисус не умер на кресте, тебе тоже кто-то втолковал!
– И я это только что проверил! И очень рад, что нашёл подтверждение! Святая кровь не проливалась на это копье, иначе, она не оставила бы такого следа на моем пальце.
Карл быстро подошёл к реликварию и закрыл его.
– Не потому ли реликвии должны быть неприкасаемыми? – почти ласково спросил Рене, глядя в его напрягшуюся спину. – Неужели на том совете решили не только заменить истинные реликвии на подделки, но и окончательно скрыть подлинно святое, чтобы удобнее было подменить его подделкой политической? В этом стал смысл существования Приората, да?
– Приорат призван хранить истину…
– А что есть истина, Карл?
– Свет познания, который перемещается и оставляет сомнения тем, кто за ним не следует, – опустив голову, проговорил герцог. – Кто сказал тебе про Иисуса?
– Девочка из Домреми.
– Та пророчица, о которой говорил Мигель?
– Да.
– Так он, всё-таки, прочёл ей…
– Нет. Она уже всё знала.
Из-за высокого мехового воротника на Рене глянули совершенно больные глаза Карла Лотарингского.
– Знала? Откуда?
– Она истинная Дева, Карл. И то, что она явилась там же, где была и наша Жанна, а теперь готова идти с ней бок о бок, как раз и позволяет моей матушке ни в чём не сомневаться Вы не ошиблись, говоря, что вразумляет её сам Господь. Присутствием этой девочки Он пытается вразумить и нас, закрывших глаза и уши, словно не имеющие их… Но придёт день, Карл, день мира и покоя, когда все мы Увидим и Услышим. И вам нужно быть готовым к этому дню, чтобы не испугаться, как сейчас.
Карл медленно провёл руками по крышке реликвария, постоял немного, склонившись над ним, словно прощался с реликвией, потом, так же медленно повернулся к Рене
– Я слишком долго рассматривал тень, мой мальчик. Теперь любой свет меня ослепляет, и только…
Совсем по-стариковски, он отцепил от пояса медное кольцо с тяжелым ключом и протянул его юноше.
– Отныне всё это ваше, Великий Магистр. То, что мы искали, найдено, а больше мне тут делать нечего. Надеюсь, Рене, ты сможешь вернуть Приорату его белоснежный плащ и надеть его на плечи ордена, как положено, а свет твоего познания не будет таким обманчивым, чтобы, со временем, не пришлось понять, что всю жизнь видел только его изнанку.
– Зачем так горько, Карл? – спросил Рене, беря ключи. – То, о чем здесь говорилось, будем знать только мы с вами. Я не собираюсь ломать устои веры пока не пойму до конца, для чего нам явлена Божья посланница. Но, когда пойму я, поймут и другие. И вы тоже, Карл.
– Аминь, – коротко кивнул герцог. – Боюсь, правда, когда это случится, конец моего света уже наступит. Я болен, Рене. И сам ощущаю свою болезнь уже не просто лёгким недугом, который, со временем, пройдет, а тем, что будет терзать меня до последнего часа. Но, пока этого не случилось.., если можно.., я бы хотел увидеть эту девочку. Ты можешь мне это устроить?
Рене посмотрел герцогу в глаза и коротко кивнул.
– Я подумаю, как это сделать…
* * *
«Любезный герцог, мой сын сообщил мне о Вашей удачной находке. Полагаю, ничего лучше быть уже не может. Хотелось бы только, чтобы на известном Вам предмете были видны следы времени и долгого забвения. Рене уверяет, что сделать это несложно. Но следует помнить, однако, что, извлечённая на свет, вещь должна легко обрести свой первоначальный вид, чтобы ни у кого не оставалось сомнений в её готовности быть использованной…
Хочу просить Вас также, лично проследить за строительством укреплений в крепости Вокулёр. По имеющимся у меня сведениям, решение о приведении к присяге на верность английскому королю Витри-ле-Франсуа и Вокулёра уже принято, и та отсрочка, которой пока удалось добиться, будет, скорей всего, недолгой…»
Мадам Иоланда, устало потерла лоб рукой, приписала несколько положенных любезных фраз, запечатала письмо и, отложив его в сторону, повалилась головой на скрещенные руки.
Господи! Как же она устала!
Акт о передаче под власть герцога Бэдфордского герцогства Анжу и графства Мэн был ей предъявлен сразу после разгрома под Вернейлем. И, одной из первых, под ним стояла подпись ненавистного Кошона.
Реакция мадам Иоланды была мгновенной! Брак дочери с герцогом Жаном Бретонским заключили с поспешностью, никого не обманувшей относительно причин этого брака. Умный герцог очень много говорил о том, что готов был признавать договор в Труа, но только при Монмуте, и до тех пор, пока у французских герцогов королевской крови не начали отбирать их владения. Решимости ему добавили письма, полученные от влиятельных людей Европы, из которых, Жан Бретонский, то и дело, узнавал о растущем недовольстве английского парламента, о наметившемся из-за этого разладе внутри страны, которая, если так пойдёт и дальше, недолго будет оставаться победительницей, и о том, что герцог Глостер – последний, оставшийся в живых брат Бэдфорда – едва справляется с оппозицией.
– Сегодня регент отнимает ваше Анжу, мадам, а завтра захочет пожаловать какому-нибудь Саффолку мою Бретань, – говорил Жан, подписывая договор о союзе с герцогиней Анжуйской, или, говоря вернее, с дофином. – Французский принц, по крайней мере, будет заинтересован в нас, а не в наших владениях…
Вместе с братом, уже вступившим в должность коннетабля при дворе Шарля, он почти открыто выразил своё желание выйти из англо-бургундского союза. Официальным мотивом стала распря, возникшая между Хэмфри Глостерским и герцогом Филиппом за Нидерланды. Но этот, по сути, весьма ощутимый удар для англо-бургундской коалиции едва не утонул в море вдруг повалившихся на голову Бэдфорда огорчений. Мадам Иоланда, зорко следившая за каждым шагом регента, готова была пальцы загибать, ведя учёт его бедствий.
Палец первый – брат Глостер, лорд-протектор Англии, который мог бы более жёстко говорить с оппозицией и парламентом, не возвратись он в Англию с затаённой обидой на то, что больше половины облюбованных им территорий на захваченном севере были отданы герцогу Бургундскому, в обход самого Глостера. И требовалось совсем немного, чтобы подтолкнуть его к ведению военных действий, против своих же союзников – бургундцев, которые ведь могли не на шутку обидеться…
Палец второй – нехватка средств. И невозможность их пополнения за счёт новых завоеваний, потому что требовалось тратиться и тратиться на два фронта, чтобы удерживать уже завоёванное.
Палец третий – конечно же, потеря таких союзников, как герцоги Бретонские, благодаря чему захват Анжу и Мэна становился практически невозможным, потому что теперь, на защиту герцогства и графства, рядом с Луи Анжуйским, встал бы не только один герцог Лотарингский.
Четвертый – необходимость бросать дела во Франции и мчаться в Лондон, где лорд-верховный канцлер Генри Бофорт вдруг вспомнил об убиенных Ланкастерами родственниках и создал при дворе настоящую группировку против Хамфри Глостерского. А тот охотно принял вызов, как будто других дел у него не было! И сразу подняли голову Йорки, тоже, верно, загибающие пальцы и уловившие уже запашок уязвимости, идя по которому вернее всего можно выйти к трону…
